Волшебник из третьего «г». Книга 3. Летние приключения - Валерий Тимофеев

– Нет, малай, – лицо старика грустнеет.

– А кто она?

– Вы разве не знаете?

– Не знаем.

– Тогда слушать будете.

Дядя Рифкат подкинул веток в огонь. Пламя потрогало их, лизнуло желто-красными языками и, довольное, начало с треском пожирать. Темнота сгустилась, подступила ближе к костру. В паузу вкралась напряженная тишина, которая делала ожидание еще более трепетным. А старик, зная волшебную силу этих минут, оттягивал начало рассказа. Скучно не будет. У костра не заскучаешь – смотри на язычки огня, они мысли хороводят, настроение умиротворяют.

– Когда я маленьким был, – начал дядя Рифкат, – таким, как вы сейчас, прадедушка рассказывал мне историю, которую слышал он от своего прадедушки, а тот от своего. Вот какая старая она! Как земля, как горы старая. Что в ней правдой осталось, что выдумкой обросло, про то не мне судить, про то каждый сам думай. Я вам говорю так, как сам слышал.

Земля наша одному баю принадлежала. Богатый хозяин был! Три дня скачи на быстром коне – и тогда не объедешь его владений. Табуны у него – самых ученых мужей из столиц приглашали считать. Руками разводили, числа такого в те годы не было придумано. Так и записывали в книгах – «видимо-невидимо».

За весной лето идет, люди с табунами кочуют по степям да горам, а бай в каменном доме за высоким забором живет. Он богатством своим хвастать в русские земли не раз ездил, насмотрелся на иную жизнь, мастеров привез, они ему понастроили городских хором-домов каменных с колонами, с куполами, да с каменными статуями зверей диковинных. При хоромах своих приказал поставить домов попроще, числом побольше – слуг там поселил. И город высокой стеной окружил. Настоящая крепость: и светлицы, и темницы, и склады – на много годов провианта напасено. Даже пушечки по стенам расставлены. От кого прятаться-хорониться? Табунщики – народ мирный. Войны в наши края не захаживали никогда. Что им у нас воевать? Золота люди не копили. Дорогих одежд не копили. Все богатство – дети да конь. Такое богатство даром отдавай, не каждый возьмет.

Чужак в нашу землю гостем приходил – его жизнь святой почиталась. Бай зло посеял. Зло-то оно от злата… А тут еще одна беда. Мастеров, что крепость построили, приказал бай жизни лишить. Много тайных комнат да ходов в той крепости было. Один хотел о них знать. Не для хорошего дела их задумал. Кабы не так – зачем прятать?

Росли у бая три дочери, три красавицы. Юность сама по себе красива. А эти… Кто видел их, тяжко вздыхал. Смотреть на них – глаз не отвести. Но знали крутой характер бая – никому не быть женихом. Не захочет бай с неравным родниться.

Луна с солнцем, зима с летом быстро сменяют друг друга. Выросли дочери. Старшая уже заневестилась, средняя на выданьи. А бай все женихов выбирает, знатных да богатых выискивает. Только равных ему во всей вселенной нелегко сыскать. Рыскал по земле черным коршуном, искал царей ли запропащих, на золото его зарящихся, принцев ли неразумных. Да они на дорогах не валяются.

Между старшими сестрами злость да подозрительность корни глубокие пустили. Только младшенькая, Зухра, беззаботно жила, о женихах не горевала. Мала еще. Да и попроще сестер удалась. Как птичка по лугам летала, песни не пела – соловушкой заливалась. В долгие вечера с табунщиками у костров сказки слушала. Присмотру за ней почитай и не было. Младшенькая в семье завсегда за маленькую почитается. Пущай, мол, побегает, поиграется. А ей в ту пору уже четырнадцать годков минуло. С виду дитя малое, а сердце не по годам удалось – на доброе слово да на красоту очень отзывчивое.

Увидала джигита, влюбилась в него. Ни о ком думать не хочет. Все мысли, сердце, песни одному ему отдает.

Она дочь бая, ей проще. Любит – не таится.

Джигит не меньшим огнем горит. А показать нельзя: враз от любимой отлучат. Хорошо, если на дальнее пастбище сошлют. Скорее в подземелье упрячут и, как в воду канул, ни следа, ни весточки.

Многие дорогой такой прошли.

Баю няньки доносили – он отмахивался: дитя малое что куст, что жеребеночка, что молодого джигита – одной любовью любит, выделять никого не выделяет. Стоит ли раньше времени тревогу бить?

Вода камень точит.

Сестры без женихов мхом обрастают, злостью полнятся. Черная зависть поедом заедает. А тут еще Зухра – наивное дитя – возьми да расскажи сестрам о любви своей, о свиданиях тайных да поцелуях жарких. Пуще жала слова ее для сердец лютых. И с утра до вечера шипят они баю в оба уха, позором пугают.

– Не позволю с нищим родниться! – сердится бай, ноженьками топочет, кулачками воздух потрясает. – В темный чулан запру вас, окаянных!

А Зухра как не слышит запретов. Младшенькая и есть младшенькая. Ручками шею отца обоймет, к щеке его прижмется и соловьем смех рассыплет.

– Ты же любишь меня, отец, – шепчет ласково.

– Да люблю! Больше всех люблю! С тобою все надежды связывал, – воском становится бай, – а теперь?

– А теперь ты губишь меня, – говорит Зухра. – Дай мне детство свое догулять, последние годки по лугам отбегать. Успею еще скуке да злу сестринскому обучиться.

– Ой, доченька. Какими глазами ты мир видишь?

– Такими глазами, которые не лгут, белое от черного различать не разучились. Любовь твоя ко мне смертью оборачивается. Или ты не понимаешь этого, отец?

– Понимаю, доченька. Да и ты отцовское сердце пойми.

– Знай же, отец. Где бы я ни была – если его не будет в живых, и меня не будет. Что хочешь, то со мной и делай. А я свое слово сказала.

Отстал бай, призадумался.

А Зухра вновь коротает долгие вечера у костров под звездным небом.

Любила она отца, почитала. Тогда все дети родителей почитали. Но табунщика, знать, больше любила. Думала за шутками да смехом укрыться от строгостей баевых. Да просчиталась. Молодость и мудрость по разные стороны реки живут. Юность прятаться не умеет.

Няньки ли постарались, завистливые ли сестры выследили, только подгадали, когда с любимым вдвоем у костра звезды считали. Тайком привели бая.

Отступать дале некуда.

От гнева байского горы проснулись, ручьи остановились, деревья до земли ветви склонили.

Приказал бай джигита связать и табун лошадей по нему прогнать. А Зухру повелел в сундук упрятать да темной ночью с самой высокой горы сбросить.

Черной ночью вершилось черное дело.

Подхватили сестры сундук и в горы понесли.

Ветер спал в горах – здесь его ночь застала.

Не заметили сестры, разбудили ветер.

Проснулся он, огляделся – видит – недоброе замышляется. За любовь жизни лишают.

Налетел, разметал сестер в разные стороны, а сундук с собой унес, на самую высокую вершину поставил. Это для того, чтобы табунщик, если он жив остался, увидел свою любимую и за ней пришел.

Гора с тех пор в народе Сундуком зовется.

Старших сестер за характер злой ветер покарал – тоже в горы превратил. Далеко стоят, до Сундука никогда не дойдут.

И бая покарал. Голову сорвал, наугад забросил. Гора Лысая – это голова бая. На вершине три дерева растут, корнями голову век от века мучают. Не иди против любви – она жизни засохнуть не позволяет.

Вот такая история, малай.

– А Зухра где, дядя Рифкат?

– Зухра? Утром отыскали люди сундук, открыли его, а оттуда ночная птица вылетела. Как она в сундук попала? А Зухры так и не нашли. Только шарфик ее на дне сундука остался.

– Может это она птицей обернулась?

– Может и она, – легко согласился табунщик.

– А больше ничего о ней не слышали?

– Как не слышать? Много слышали.

– Ой, дядя Рифкат, доскажи!

– Крепость бая опустела. Птицы, звери, люди дорогу туда забыли. Сказывали, но это уже позже добавлялось – поселилась там Зухра. И сейчас там живет. Но увидеть ее никому не дано. Шибко осерчала на людей.

Я по молодости искал крепость. Любопытство одолевало – что же бай в тайных комнатах прятал? Какие богатства, какие небылицы там живут? Многие искали. Но где там! Разве найдешь… Ни следа, ни коня – ничего не осталось. Как в воду кануло. Время все себе забрало. Да и Зухра надежно свое убежище охраняет.

– А вдруг не она это?

– Она. Кто же еще может быть? Далеко не ушла от того места, где любимого загубили. Рядом живет. Где? Никто не знает. А только помогает людям шибко.

– Как?

– Конь ли, корова ли заболеют, к ней идут. Пропадут – и не ищи. А как выздоровеют, сама к дому приведет. Кто в лесу заблудится, Зухра дорогу укажет: впереди идет, песню поет – иди на голос, ближней дорогой до дома доведет. А кто близко к ее владениям поступится – того усыпит. Очнется он далеко от того места, где уснул. И дороги не помнит, и сам себя не помнит. Вот такие дела.

– А в какой стороне крепость?

– Разве кто знает? Может в той, а может в этой. Солнце не знает. Луна не знает. Ветер не знает. А если и знают – не говорят. И правильно делают. Не место там людям.